Клубешник Приют для одиноких волков

Из твоег недавнего высера:

ЗасИните:

Мальчик для битья.

.

Меня не пороли, воспитывали словом. Дружил с соседом, знал что его иногда порят, но считал эту тему интимной, никогда не расспрашивал. Бывало спрашивал вскользь "Наказали?" По его "Да" и выражению лица догадывался КАК наказали.

Не совпало с тобой героизация. Во моё восприятии не было героизации порки, я не задумывался о ней. Может потому что не было в дворе столько поротых, как в твоём детстве. Порка для меня была чем-то из области взрослого секса. Этакой интимной темой связанной со взрослыми отношениями, неким семейным ритуалом, таинством, о котором не принято говорить. Знал, догадывался, но не грузился и не рыл тему телесных наказаний.

Однажды летом шёл дождь. Мы пошли играть домой. Пошли к другу, так как у него никого дома не было, а у меня были. Стали играть в войнушку на полу. Сделали войска из пластилина, из военных игрушек, из всего подходящего для укреплений. Расстреливали пульками из рогаток, горохом из трубочек, утяжелёнными иглами. Они классно втыкались в тела пластилиновых солдат. Пульки разворачивали пластилиновую броню танков.

Нагромоздили на полу горы из подушек и одеял. По горной дороге друг вёл колонну техники. Я на самолётах пикировал и бомбил его колонну. Он отстреливался из переносных Игл и Стингеров. Для натуральности я решил поджигать самолёты и пускать их в колонну, как бы геройски погибнуть, но взорвавшись на дороге, перекрыв её, чтобы однополчане смогли добить запертого в ущелье врага.

В запале игры не заметили, как мой бумажный горящий самолёт пролетел мимо и залетел под тюль...

Мы заметили неладное только когда тюль вспыхнула, когда огонь взлетел от пола выше нашего роста. Сначала опешили, но друг быстро сориентировался, сорвал тюль. Она упала вместе с карнизом. Заорал чтобы я тащить воду. Я удрал в ванную, но там наткнулся на проблему - ведро набирается слишком долго, а воду надо немедленно! Поставив ведро под кран, стал носить воду в ковшах и в горстях, во всех плошках, что нашёл в ванной.

Огонь потушили. Сильно обгорела только тюль. Он хотел повесить назад карниз и повесить другую тюль, но оказалось вырвался правый дюбель. Пытались его вклеить на клей Момент, но не вышло, так как гнездо сильно выкрошилось. Стало ясно - сделать вид что всё в порядке никак не выйдет. Карниз назад не повесить. Сгоревшую тюль я выкинул на помойку. Помог убрать следы пожара, но забыли проветрить.

Когда пришли его родители, сразу с коридора раздался взволнованный голос мамы: Что горит?!

Попытки отнекаться отец пресёк на корню. Отсутствие тюли и ещё несколько мелочей, ускользнувших от нашего внимания, выдало моё преступление.

Но это я знал, что я виноват, а не их сын. Что я устроил пожар, а он его потушил! Они не знали. Отец вёл дознание и пытал вопросами сына. Я трусливо молчал, сидел на краешке дивана и теребил пальцами края штанин.

Отец колол вопросами сына. Друг меня не выдал. Не признавал своей вины, но и на меня не кивал.

Отец решил что истину установил и велел ему готовиться к порке. Мама попросила меня освободить диван и пойти домой, так как игр сегодня уже не будет.

Тут я не выдержал, меня испугало моё подлое поведение, предательство, и вообще несправедливость! Я вскочил с дивана и стал громко, несвязно возмущаться, защищать друга, объяснять что это я натворил, а он спасал, он потушил пожар и всё убрал. Что его надо наградить медалью "За отвагу на пожаре", но никак не наказывать!

Идея про медаль рассмешила отца. Он сдержал усмешку, но я заметил как суровость слетела с его лица, а лицо повеселело. Подумал всё - победа! Друг спасён! Глянул на его маму. С её лица исчез испуг и тревога, она выглядела привычной, улыбчивой. Но я ошибся.

Выслушав мою тираду, отец вынес вердикт:
Пожар был? Был. Пожара не должно было быть.
Пожар кто допустил? Хозяин квартиры - их сын, никого больше дома не было, а я гость.

Спросил меня, знаю ли я что такое "Мальчик для битья?"

Я не знал, подумал он имеет в виду меня, хочет меня избить.
Додумывать версию не стал. Ответил - не знаю.

Он рассказал, что при богатеньких вельможах, которых нельзя было наказывать по их статусу, служили простые мальчики для битья. Их наказывали на глазах нашкодивших вельмож, вместо них, за их проступки.

Объяснил, что поскольку я гость, наказывать меня нельзя, но сейчас при мне он накажет сына за мой косяк, а я буду смотреть и думать, как такого больше никогда не допустить.

Успевший повеселеть друг, понял, что порки всё же светит, избежать наказания не удалось. Погрустнел и вышел из комнаты в коридор, как я понял в туалет.

Я не нашёлся что ответить. Стоял и не понимал, что же ещё можно сделать, чтобы друга не наказывали?

В комнате зависла неприятная тишина. Никто ничего не говорил. Все ждали из сортира "мальчика для битья". Обсуждать больше было нечего, всем всё было ясно. Преступник установлен. Способ наказания избран.

Вскоре дверь открылась и он прошёл мимо меня в спальню. На меня даже не глянул. Смотрел куда-то под ноги. Через пару минут вышел из спальни, уже без шорт, голый, с ремнём в руке, с грустным, напряжённым лицом. Протянул ремень отцу. Обычный ремень, но более широкий, наверное отцовский, взрослый. Я в них тогда не разбирался.

Отец спросил сына: понял ли он за что ему влетит и почему ему?
Тот кивнул.

Отец кивнул на диван, бросил - "ложись".

Друг вытянулся на краю дивана. Руки вытянул вперёд, схватился ими за край, а голову уткнул между плец. Мне показалось рёбра и ягодицы чуть дрожали. Отец взял меня за плечо и переставил ближе к его голове. Сам встал на моё место, сложил ремень вдвое.

Спросил: "Готов?"
Друг молча кивнул, не вытаскивая головы из ложбинки между рук.

Мама вышла из комнаты на кухню и закрыла за собой дверь.

Отец со словами "Ну тогда поехали!", размахнулся и полоснул по ягодицам ремнём.
Друг весь дёрнулся, но не проронил ни звука. Меня передёрнуло.

Отец снова стал рассказывать за что и почему наказывает. Сказав пару, уже слышанных мной суждений, полоснул второй раз.

Во мне стало закипать чувство обиды и несправедливости. Я чувствовал себя подлецом, мне казалось надо кинуться и отнять ремень, не дать ему бить друга, но не решился, даже не пошевелился.

После 4-го ремня, друг сильно дёрнулся и выдал невнятный звук боли.

На что отец заметил: "То-то же, я уже подумал на глазах приятеля сможешь героически вытерпеть, без бабских взвизгов."

Дальше он уже не корчил из себя героя. По тому как он вздрагивал всем телом, по взвизгам сквозь зубы, я нутром чувствовал его боль и страх, меня стало чуть трясти и подташнивать. Но я не решался ничего предпринять, ничего сказать, стоял оцепенев по стойке "смирно" и таращился на наливающуюся краснотой попу друга.

Отец хлестал не спешно. После каждого удара снова и снова проговаривал внушения и разъяснения. Ждал пока сын кончит дёргаться и выгибаться, восстановит дыхание, снова вытянется в струнку и затаится.

После шестого удара друг стал молить о пощаде, просить прекратить, возмущаться, зачем же столько, ведь он не виноват! На что отец парировал. "Ах не виноват! Значит не понял своей вины! Значит начнём сначала!"

Я не знал что значит "сначала". Сколько ремней должно было быть? Я видел такое впервые и вообще плохо соображал. Во мне часто-часто колотилось сердце. Кажется я весь раскраснелся, горел словно от стыда, да нет, не "словно", мне на самом деле было стыдно перед другом за свой поступок, беспечность, растерянность, за всё что из-за меня случилось. Было жутко стыдно, что его бьют, а я стою целый и невредимый. Что ему приходится при мне вести себя не "по-мужски" и я вижу его позор.

Видел как тяжело другу, как больно, как он хочет быстрее прекратить экзекуцию. Мне было его дико жалко и желал скорейшего конца этой жуткой истории, хотел быстрее оказаться дома, в постели, уснуть и забыть случившееся. Но молча стоял и не решался даже слово сказать против, не просил, ничего не делал, чтобы приблизить этот конец истории. Стоял, молчал, боялся шевелиться, а изнутри меня распирал жар жгучего стыда и нарастающего волнения.

Наконец, дождавшись когда в очередной раз сын перестанет дёргаться и скулить, затихнет и вытянется в струнку под новый удар, отец сказал:

- Всё, хватит с тебя на сегодня. Надеюсь урок усвоил?

Друг молча лежал, не шевелился, словно ждал ещё удара. Казалось не верил, что всё кончилось или не услышал слова отца. Мне захотелось сказать ему "Всё! Вставай!", но я просил его встать внутри себя, повторял про себя, боясь пошевелить губами.

- Не слышу?!

От резкого окрика отца я аж вздрогнул.

- Да. - наконец тихо прозвучал ответ.

- Вставай. Свободен. А я твоего сообщника провожу домой.
- Надеюсь твоя мама уже дома?

Он повернулся ко мне. Последний вопрос был адресован мне, но я был в ступоре и никак не мог из него выйти.

- О как тебя проняло, рассмеялся он и хлестнул ремнём мимо моего живота. Неожиданная боль отрезвила меня, я схватился за пах и понял, что там у меня во всю стоит член и значит я стоял всё время - торча через шорты! Мне стало жутко стыдно и страшно. Мысли спутались. Я глянул на часы и понял: точно - мама дома и мне лучше быть уже дома. Только теперь дошло, что теперь и мне влетит, так как мама сейчас узнает что я тут натворил...

Друг, осторожно поднялся и неуверенной походкой удалился к себе в спальню, не сказав мне ни слова.

Отец положил руку мне на спину и подтолкнул к двери. Вроде итак стало ясно куда мы идём. Отец лучше меня знал, кто у меня сейчас дома, но я запоздало ответил на его вопрос, тихим "Да" и побрёл в коридор.

Мама по нашему виду и по конвою, сразу поняла что случилось что-то ужасное. Его отец подтолкнул меня к ней и подстегнул командой: "Рассказывай".

Было тяжёлое признание. Я обречённо признался что сжёг их квартиру. Мама испугалась, но дядя Валера её успокоил. Меня отправили в свою комнату, а он ушёл с неё на кухню.

Потом мама пришла ко мне, был тяжёлый разговор. Объяснила мне что купит им новую тюль за счёт моих радостей. Я понимал что нам чудом удалось избежать большей беды и вообще остаться живыми, поэтому принимал всё обреченно и только кивал на всё подряд.

Но это всё было, можно сказать, вступлением.

Наконец тяжёлый день кончился. Я лёг, укрылся. Мама потушила свет и молча вышла. Уснуть я не мог. Перед глазами стояла сцена наказания друга. Я её переживал вновь и вновь, меня снова бросило в стыд и в жар и тут я понял что у меня снова стояк, сильный стояк и надо дрочить.

С той ночи фантазии о порке, о наказании друга, стали моей эротической фантазией под каждую дрочку.

Оказалось мой стояк заметил не только его отец, но и он. Через несколько дней он меня спросил в лоб про стояк. Я дико смутился, мне показалось он знает мои мысли, знает как я несколько дней подряд дрочу на фантазию как его порет отец, на то как он извивается и орёт от боли! Как мечтаю увидеть это вновь! Да-да! Именно хотел чтобы всё повторилось! При этом совсем не хотел чтобы его наказывали, да ещё за мой косяк.

Конечно он этого не мог знать и я неумело стал лепить отмазку, на ходу придумываю с чего меня вдруг пробило на стояк, когда его бил отец. Придумал, якобы это случилось от того, что он ёрзал по дивану, а я раньше также дрочил, натирая член о простынь, ну и вот у меня такое случилось.

Тут он огорошил меня просьбой: "Покажи!"

Я не сразу понял чего показать. Мы тогда ещё ни разу не баловались вместе. Только изредка видели друг друга голышом, но без стояков. Но он бесцеремонно потянул мои шорты вниз и уточнил вопрос настолько, что любой тупой понял бы о чём речь.

Я не решился отказать. Чувствовал себя виноватым перед ним, обязанным ему и стянул до колен шорты. Стояка не было и он подогнал меня: "Ну давай, покажи свой!" Я смущённо начал дрочить перед ним. Он сначала молча смотрел, как мой увеличивается. Потом вдруг стал рассказывать, что у него после порки тоже так бывает и он себя дрочкой успокаивает после порки. Его после порки оставляют в покое и он гоняет своего, чтобы отвлечься и успокоиться.

Когда у меня встал на всю катушку и под его воспоминание о порке, я завёлся. Стыд отпустил. Шорты упали с колен на пол, стали мне мешать и я вылез из них совсем, откинув ногой в сторону. Увидев это, он скинул свои и встал прямо передо мной. У него уже был готовый стояк. Мы стали дрочить вместе, строя голышом друг перед другом, чуть ли не касаясь залупами.

После первой совместной дрочки, через день случилась вторая, потом третья, в конце концов они стали нашей постоянной развлекалкой, всегда, когда мы оставались одни в квартире.

Я понял, что он тогда, в первый раз, просто хотел увидеть мой стояк и дрочить со мной, а вовсе не уличить меня в преступных мыслях, как я дрочу дома на его боль. Но меня возбуждало именно то воспоминание! Я осмелел и стал расспрашивать его о том как его порят. Так у нас оформилась интимная традиция - вместе дрочить под воспоминания о его порках.